Wildwood (часть 2)

[ЗелёныйАнгел]

Название: Диколесье
Автор: Thea Hayworth
Категория: слэш
Жанр: сказачное фэнтези
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: тентаклики
Примечания: названия переведены, добавлен русский колорит потому что мне за это не платят, имею право
Краткое содержание: У всего - лесов и морей, гор и равнин - есть хранители, которые присматривают за своими землями и охраняют людей. Один их старейших - Мастер Дубоморья, которого никто не видел уже несколько поколений. Его паства ждёт, когда же он покинет их окончательно, пав жертвой тёмной магии или нечисти.

По королевскому распоряжению в маленький городок Орм попадает егерь Костер, чтобы защищать жителей и следить за состоянием леса. Когда-то он уже видел, что случается, когда дичает хранитель, и больше никогда не хотел бы с таким столкнуться.

Часть 2

Медленно, но неуклонно дни становились теплее, и деревья стояли в цвету, отгоняя последние следы холодной зимы. Дубы рассыпались золотом, тут и там горели яркие соцветия глициний, а берёзы распустились серебром чуть ли не за одну ночь. Мириады дорог, которые Костер только начал изучать, оказались под угрозой быть погребёнными под плотным ковром зелени; стоило им сойти с тропы, как Селки принималась напоказ и аккуратно приподнимать копыта, фырча будто жеребёнок. И даже ежедневные шторма не омрачали их настроения. Поначалу было непросто не вглядываться в каждую тень, снова и снова почти веря, что возня птиц в ветвях или пробегающий в кустах кролик являются большим, нежели обычным течением лесной жизни. В следующий миг он понимал свою ошибку и корил себя за глупость, но всё равно замирал от малейшего шороха в подлеске, наклоняя голову и временами прислушиваясь к никогда не произносимым словам. Столкнуться с хранителем раз – чистейшей воды совпадение, дважды – непреднамеренная случайность. Третья встреча была крайне маловероятна, что бы Сенн ни думал, и теперь Костер жалел, что рассказал ему всё, лишь бы тот не надеялся на несбыточное.

«Наблюдай», – сказал Сенн. Тем он последние недели и занимался, и большая часть увиденного свидетельствовала о его чрезмерной оптимистичности. Хранитель тут был вовсе ни при чём.

– Сосредоточимся на работе, – кисло произнёс он и похлопал Селки по шее, – да, девочка?

Одно её ухо оборотилось назад, но второе продолжало торчать вперёд, голова повернулась влево, пока она рассеянно рысила туда, куда её направил всадник. Даже зацепив копытом шишку обнажённого корневища, она упорно не отводила внимание от деревьев впереди. Когда Костер попытался её притормозить, она просто выгнула шею, поддаваясь лёгкому давлению на рот, но не сбавила шаг. Только когда он настоял, она подчинилась с натужным фырчаньем, недовольно пожевав губами и мотая головой, пока он не ослабил поводья.

Сперва он ничего не уловил, даже переведя Селки в неспокойный шаг – ничего в той части лесных зарослей не требовало такого повышенного интереса со стороны его известной хладнокровием лошади. Густой подлесок, деревья за ним перевиты тяжёлой массой дикого винограда, захватившего несколько кустов перед тем, как перекинуться на старый дуб. Что угодно могло спрятаться там – лиса, заяц, испуганный скворец – убегая от них. И всё же, он на всякий случай тихо взял лук в руку, другой правя Селки, пока та не встала выжидающе, готовая сорваться с места в любой миг.

Когда из-за деревьев донёсся неземной визг, пронзительный и резкий, Селки сильно дёрнулась, затем уверенно расставила копыта, намеренная двигаться по малейшему его сигналу. Вместо этого Костер соскользнул на землю, натянул тетиву на лук с выработанной годами тренировок скоростью, наложил стрелу и принялся тихо подкрадываться к источнику крика. Внезапные, судорожные метания в подлеске заставили его остановиться, звук походил на беспорядочно и беспомощно барахтающегося в ловушке кролика, но никакой кролик не мог издать того визга.

Опасливо огибая завесу переплетённых лиан, он услышал ещё один вопль и постепенно отвёл заготовленную стрелу, взывая к каждой толике своего терпения. Ни шорох листвы, ни скрип гнущегося дерева – ничего не выдало его присутствия, поэтому, когда он вышел из-за покрытой плющом горки, он остался совершенно незамеченным на тот короткий миг, который потребовался, чтобы совладать с подкатившей дурнотой.

Развалившаяся на траве будто сломанная кукла дриада явно принадлежала к обвитому лианами старому дубу, тянущаяся от её поясницы пуповина, соединяющая её с деревом, сильно натянулась. Она образовывала тугое душащее кольцо вокруг тонкой шеи, и эта верёвка живой зелени высыхала до грубой слоящейся коры по мере того, как силы покидали дриаду. Из дюжины открытых ран не прекращая вытекал ихор. Костер в жизни не видел дриад в худшем состоянии. Лиственная гладкость её кожи цвета серебра и шалфея затухала и трескалась как плавник, в огромных золотых глазах зрачки сузились до размеров ушка швейной иглы; она незряче смотрела на ветки своего дерева, слепая ко всему кроме боли. Совсем скоро жизнь покинет её окончательно, и её хрупкие руки и ноги одеревенеют, оставляя после себя замученную оболочку.

Как маленький мальчишка тычет умирающую ящерицу палкой, навий, сгорбившись, сидел над дриадой сбоку и наклонил пробитую голову в пародии на любопытство, изыскивая подходящие прорехи в твердеющей коже, чтобы ткнуть туда тупым концом ржавого железного ножа. В отличие от дриады, носившей облик женщины как чужеродную личину, человеческое происхождение навья не вызывало сомнений. Не совсем живое, оно было мертво достаточно, чтобы начать разлагаться, либо раны, причинённые ему во время ритуала создания, давно уже загноились. Его редкие сальные волосы свисали паклей, восковая кожа порвалась на суставах и стёрлась в лоскуты на запястьях, а на месте выдавленных глаз крутились твёрдые шарики из янтаря, горящие мерзостным зелёным. Почти что пародия на существо, которое оно мучало: Костер не сомневался, что схожесть между мёртвой дриадой и неживыми навьями было умышленным.

Пара секунд потребовалась, чтобы разобраться в происходящем – и его руки среагировали быстрее разума, прицеливаясь и выпуская стрелу в угол левого глаза навья. Удача или дух его лука сопутствовали выстрелу – враг даже взора не поднял, а наконечник уже проломил тонкую кость на прогнившей переносице существа, откидывая его голову назад и перемалывая уже разрушенный мозг.

Застигнутое врасплох, оно неуклюже завалилось назад, бешено скребя по лицу неловкими пальцами. Несколько раз оно умудрилось схватиться за торчащее древко, покуда Костер доставал меч, но оживляющая навий магия редко переживала взбалтывание той субстанции, что ещё оставалась у них между ушами, и сознание быстро покидало их. Если подождать, оно само прекратит шевелиться рано или поздно. Наученный горьким опытом, Костер решил этого момента не ждать.

Он как раз занёс меч для обезглавливающего удара, как яростный крик Селки заставил его обернуться. Сердце ухнуло в груди.

Выскакивая из подлеска, в котором затаились, грязные и тёмные как приставшая к ним мульча, почти дюжина навий появилась на другой стороне дороги и рванула на него, словно атака на их сородича стала сигналом. Селки встала на задние ноги и ударила копытами, благодаря тренировкам оставаясь на месте до тех пор, пока её всадник стоял на земле. Один из навий замахнулся на неё, заострённые кости фаланг его пальцев скрючились как когти. Костер дёрнулся, когда она взвизгнула от боли, но не мог позволить себе отвлечься. Десять навий на одного егеря? Он труп, если не пробьётся сквозь них к лошади. Дважды труп, если Селки окажется не быстрее их – навьи перемещались лихо несмотря на степень своего разложения.

Выбора нет. Воткнув меч в землю, он вновь взялся за лук – две стрелы проворно достигли целей прежде, чем оружие пришлось отбросить в сторону. Был бы он верхом, он бы кружил вокруг них, доверяя свою судьбу собственной меткости, пока хватало стрел, однако на ногах, да в ближнем бою, единственной надеждой стала расчистка пути к отступлению.

Хоть двое и пали по пути, наступление остальных врагов это никак не задержало. Их жёлтые глаза следили за Костером с неумолимым голодом. Он подметил схожесть в их рванине – некогда добротной кожаной одежде и частях доспехов – и прежде, чем существа приблизились, успел задуматься, какая же часть леса недосчиталась ватаги бандитов.

С первым ему повезло – он шустро отступил вбок и нанёс удар по ногам, когда инерция провела навья мимо. Он услышал глухой звук падения позади – повреждённые иссохшие мышцы и сухожилия не выдержали – но это лишь означало, что ему пришлось отойти и следить за ногами, пока он не разберётся с ним окончательно. Навьи без ног испытывали неудобство, а не выбывали из схватки.

Они были так близко, что Костер чувствовал их запах: гниль, и немытые тела, и плесневелые листья; так близко, что он понял – места слишком мало, они безоговорочно одолеют его, когда основная масса окажется рядом. Слишком поздно бежать.

Он не посмотрел вверх, когда из веток за спиной раздался громкий шорох, прерываемый иногда тишиной, но звучащий всё ближе. Он не позволял себе отвести взгляд от навий, решив утащить за собой стольких из них, скольких сможет, и всё равно липкий ужас сковал его внутренности. Умереть в бою с ними – не самый плохой конец. А вот если их послали собрать тела для своего хозяина…

Звук чего-то тяжёлого, быстро движущегося в ветвях, слышался уже прямо за спиной, и готовый к столкновению, Костер был не готов к тому, что остервенелое шуршание просто прекратится.

Что-то огромное пролетело над его головой, пепельно-серое и зелёное, но поначалу его глаза отказывались видеть полную картину. Сперва взор уловил подол объёмного плаща, затем разум подставил недостающие, частично явные детали: поджатые ноги, будто состоящие из двух спутанных лиан, шишковатых как корни; вытянутые руки, согнутые точно когти, выпущенные из плотных клубков, показавшихся из хлопающих на ветру рукавов. Хранитель перелетел Костера на много футов и приземлился в гуще атакующих; когда его странные руки схватили пару голов, кости с хрустом потрескались.

С разъярённым ором навьи накинулись на новую цель, позабыв о Костере. По уму надо было бежать; вместо этого он накинулся на ближайшего врага: лезвие меча прошло сквозь мышцы плеча и ударилось о позвоночник. Вторым ударом он снёс бросившемуся на него навью голову; к тому времени сдох ещё один, янтарные глаза пропали, а из пустых глазниц вытекали остатки жизни.

Он очень хотел, но не мог позволить себе уделить всё возможное внимание развернувшейся рядом с ним схватке, которую видел лишь мельком: фигура в плаще крутилась с нечеловеческой грацией, гибко уклоняясь от взмахов когтей и укусов сломанных зубов, нанося удары тем, что в один миг выглядело как руки и ноги, а в следующий превращалось в массу извивающихся серо-стальных корней. Не прошло и нескольких минут, а земля уже была усеяна дёргающимися, быстро остывающими трупами. К тому времени как Костер обезглавил до того раненого им навья, на ногах остались только он и Ирсинг.

Стоя спиной к Костеру, он пнул бездыханное тело стопой, которую легко можно было принять за человеческую – под зорким взглядом становилось понятно, что она состояла из тех же видимых Костером ранее серых корней. Покачав покрытой капюшоном головой и рыкнув от отвращения, он резко отвернулся и, подчёркнуто игнорируя Костера, направился к месту, где лежала слабо цепляющаяся за обёрнутую вокруг шеи удавку из собственной пуповины дриада. У него на глазах хранитель переложил её ближе к дереву с неожиданной для Костера нежностью, снял с неё самодельную петлю и наклонился.

Как-то дриады пытались потолковать с Костером, но он никогда не слышал, как те общались друг с другом – тихим шорохом, будто листья соседних деревьев перешёптывались между собой. Он не мог разобрать, какой голос принадлежал Ирсингу, а какой – дриаде, просто один казался более тихим, а другой – надломленным, словно говорящему не хватало воздуха. Даже бодрые и здоровые дриады редко демонстрировали что-то кроме лёгкой полуулыбки, которую, по мнению Костера, имитировали по той же причине, по которой надевали личины людей. Однако потрескавшееся, погрубевшее лицо этой дриады выражало нечто похожее на восхищение или томление, точно появление хранителя удивило её ничуть не меньше, чем Костера.

Ирсинг опять покачал головой, но потянулся вперёд и положил огромную, свитую из корней руку на самые серьёзные раны дриады.

Когда она резко вздохнула, Костер не раздумывая дёрнулся вперёд, но встал как вкопанный под взором хранителя. Пронзившие его глаза оказались ярко зелёными, неожиданно человеческими, что было по-своему странно, поскольку лицо вокруг них человеку принадлежать никак не могло.

Костер за службу встречал много хранителей. Его давно не удивляло, как сильно они напоминали улыбающиеся лица, которые на удачу вырезали на каждой притолоке, и спинках стульев, и крыльях сёдел: мягкие, изящные линии, бороды и волосы из листьев, кожа зелёная будто свежая весенняя листва. Сидящий перед ним хранитель Дубоморья был совсем иным – бледным, серебристо-серым с головы до ног, и выглядел не более чем клубок корней, переплетённых столь искусно, что создавали идеальное мужское тело. Секунду он казался абсолютно чуждым. Затем Костер моргнул и заметил, что рубцы на этом инаком лице складываются в улыбку, характерную губам и щекам всякого хозяина леса. Не так уж и отличный от своих братьев, этот, видимо, попросту сбросил яркие краски молодых лет, став могущественным и древним.

– Ну? – спросил Ирсинг хлёстко.

Ему не стоило пялиться. Нечасто он встречал хозяина леса, озаботившегося чем-то большим, чем свободная тога, из соображений ли о скромности или ради подражания оберегаемым им людям – кто разберёт? Сам он никогда не спрашивал. Он предполагал, что этот желал оставаться неузнанным, пусть и не хотел совсем скрыться с глаз, теперь же его догадки подтвердились.

Он открыл рот, чтобы извиниться, но сказал совсем другое:

– Никогда не видел, чтобы хранитель так сражался. Я даже не знал, что хранители умеют сражаться, – он чувствовал, что обязан добавить последнее, ведь именно для сражений существовали егеря.

Ирсинг долго и пристально смотрел на него, потом цинично фыркнул:

– Проживи достаточно долго – и научишься, – ответил он с горькой улыбкой.

Отвлёкшись на прошуршавший вопрос дриады, Ирсинг опустил взгляд, а Костер внезапно вспомнил, что стоял над ними с оголённым мечом, будто вот-вот собирался напасать, так что он присел и выдрал несколько пучков травы, чтобы хоть как-то очистить лезвие перед тем, как убрать его в ножны.

– С ней всё будет в порядке? – спросил он и с удивлением наблюдал, как зарастали раны дриады в тех местах, где её касались руки хранителя.

– Со временем. Эти твари становятся умнее, – Ирсинг поджал губы, – или их приказы становятся лучше. Раньше, что бы они ни поймали, они убивали. Теперь же они ждут, кто явится на шум.

Костер отвёл взор, когда понял, что вновь пялился, кивнул и указал головой на разбросанные позади тела.

– Так что мы с ними сделаем?

На сей раз он посмотрел на Ирсинга в упор, понадеявшись, что его любопытство не бросалось в глаза. Он знал, что Дубоморью не одно столетие, лес настолько огромен и стар, что прочие на его фоне выглядели как сборище низкорослых сорняков; и его хранитель производил такое же впечатление безмерной силы и возраста. У него было столько вопросов, что он не представлял, с какой стороны к ним подступиться, да и имел ли право задать хоть один. Каждый ли хозяин лес будет когда-нибудь выглядеть так? Сколько лет Ирсингу? И как может лицо, которое должно быть жёстким, выражать столь многое?

Зелёные глаза подозрительно его рассматривали, но в конечном итоге Ирсинг пожал плечами:

– Сожжём.

– Ну да, – Костер сглотнул, прогоняя непрошеные неприятные воспоминания о другом лесном пожаре и сентиментальный порыв похоронить этих существ по всем правилам. Когда-то они были людьми, хотя смерть именно этих мужчин вряд ли кто-то оплакивал. Не мог он винить и хранителя за то, что тот не желает, чтобы их зло отравляло почву его леса. Чёрная магия всегда оставляет следы, даже если её носитель уничтожен. – Что ж, не будем откладывать это дело в долгий ящик.

Поднявшись во весь рост, Костер оглянулся на тропу, по которой пришёл, и трижды громко коротко свистнул. Селки не разочаровала – уходя от нападавшего, она оставалась рядом. Она довольно резво подбежала к нему, мотая головой и закатывая глаза от вони навий. Она не хромала, но на плече, где её достали когти навья, красовались четыре глубокие рваные царапины.

– Бедняга, – прошептал он и успокаивающе почесал её нос, когда она ткнулась в него, требуя поддержки. – Моя храбрая девочка.

– И вправду, – послышалось из-за спины. Он оглянулся через плечо и обнаружил, что Ирсинг тоже встал; дриада отступила к своему дереву и не торопясь залезла на ветки, от которых росла её пуповина. Через мгновение она исчезла, но Ирсинг всё также нависал над Костером, достаточно близко, чтобы тот почувствовал себя недоростком. – Она хорошо тренирована.

– Она из королевских конюшен, – отвлечённо объяснил Костер. За все годы, что он был егерем, рождённым и выросшим под сенью леса, так близко к сосредоточенному на нём хранителю он никогда не оказывался. По крайней мере не к тому, который сохранял рассудок. Часть его задавалась вопросом, должен ли был размер хозяина леса создавать ощущение укрытия, тени, в которой можно отдохнуть, только жаль, что об отдыхе Костеру пока оставалось лишь мечтать.

– Постоит ли она?

Он почти не понял вопроса, но увидел, как хранитель потянулся к раненому плечу Селки.

– Да, – ответил он и ухватил поводья покрепче. Как и большинство коней Эскермера, Селки любила никс, с подозрением относилась к дриадам, но совершенно игнорировала хранителей при условии, что те поступали также. Как же она отнесётся к данному хранителю, он предсказать не мог.

Волновался он зря: кобыла только слегка перешагнула, напрягшись от прикосновения к плечу, и ограничилась поднятыми ушами и попытками вывернуться, чтобы посмотреть на магию хранителя.

Когда Ирсинг убрал свою большую ладонь, под ней остались лишь четыре розовых, свежих, почти заживших шрама.

– А теперь, – прорычал он, перебивая невысказанную благодарность Костера, – за работу.

И работёнка была та ещё, к тому же ужасно неприятная. Трупы навий не были ни достаточно податливыми, чтобы их поднять, ни достаточно окоченевшими, чтобы их тащить, да и покрывала их смесь из грязи, засохшей крови и других жидкостей, о которых Костер предпочёл не думать вовсе. Если бы он догадался взять в дорогу верёвку, он мог бы связать нескольких между собой и отволочь их с помощью Селки. Однако вместо этого ему пришлось хвататься за любой достаточно крепкий кусок тела и бороться с тошнотой от испускаемого ими смрада.

Он не ожидал помощи от Ирсинга – некоторое здоровое благомыслие в вопросах соприкосновения с чёрной магией считалось чертой разумной – и Костер почти выпустил из рук навья, которого волочил, когда Ирсинг нагнулся к валяющимся трупам и вытянул руки – и те расплелись из изощрённых колец и сгибов пальцев в проводных змей. Обмотав весь торс навья, гладкие серые корни сжались с нечеловеческой силой. Когда Ирсинг встал, он с лёгкостью нёс два тела к одному костеровскому, целенаправленно идя к яме, которую они обозначили для своего костра.

Духи, как же он был силён, хотя Костеру и не требовались подтверждения этого. Хранители были крепко сбитыми, и даже самые младшие вполне могли стать ходящим осадным орудием. В случае с Ирсингом тайна того, что скрывалось под волнистой зелёной кожей, стала явью. Смешно – столь очевидное никогда не приходило Костеру в голову: что самый ласковый из хранителей в случае нападения станет крайне сильным противником. Когда он думал о мощи хранителя, он представлял хрупкого человека, которого крутили в бешеном танце или играючи удерживали в больших заботливых руках, пока оба доставляли друг другу наслаждение, но никак не крошащийся в пыль под давлением корней и лиан камень. Однако это ведь тоже часть их сущности.

На какой-то миг картинки со змеиными превращениями длинных пальцев в ползучие верёвки заполнили его мысли, но он твёрдо отогнал их от себя. Хранитель, чьё святилище он посетил, чей родомёд испил, мог в общем относиться к нему хорошо: великое множество вещей, за которыми в обители хозяина леса требовался глаз да глаз, всегда в десять раз превосходило число защитников, так что обретение родственной души никогда не бывало лишним. Костер привык не желать большего и всегда гордился тем, что крепко стоял на ногах, и даже хранитель мог быть спокоен в том, что касалось его работы.

Ему точно следовало думать о более насущных вопросах, чем нездешняя изящность преобразившегося тела Ирсинга.

Костёр был сложен настолько скоро, что хранителя можно было бы заподозрить в том, что он попросил ближайшие деревья пожертвовать свои конечности, вот только все собранные ими обоими дрова были сухими. Он зажёг погребальный костёр, прекрасно понимая, что такое количество дыма не останется незамеченным, что о чём бы он ни доложил, прочие егеря быстро догадаются, что произошедшую здесь битву никто не смог бы выиграть в одиночку. Бесполезно надеяться, что они не исследуют эту поляну. Если капитан хотел сохранить эту встречу в тайне…

Он посмотрел на хранителя, когда тот вздохнул, но на сей раз не отвлёкся на его чудное лицо. Ему показалось, что за раздражённым оскалом он увидел гримасу боли, и по привычке окинув собеседника пристальным взглядом, удивился, заметив многочисленные рваные дыры на зелёном плаще.

– С тобой всё в порядке? – он не раздумывая потянулся к ближайшей к себе руке.

Дёрнувшись в сторону, Ирсинг посмотрел на него с подозрительностью полудикой кошки, но пальцы, принявшиеся ощупывать подмеченную Костером прореху, двигались скорее с любопытством, чем защищаясь, будто он уже позабыл, что там разрыв.

– Это старое, – ответил Ирсинг, качнув головой и нахмурившись. – Я в полном порядке.

Костер не до конца ему поверил, но счёл благоразумным промолчать. Намного больше его волновало то, как быстро Ирсинг от него отвильнул. Прятал ли он раны, или это было неотъемлемой частью причины, по которой он в собственном лесу шатался как неприкаянный в слишком долго бывшей в обиходе накидке?

Он размышлял, хватит ли у него смелости спросить об этом, когда осознал, что его вновь оставляют позади.

– Мастер Дубоморье, – крикнул он вслед уходящей фигуре, запнувшись на мгновение и воспользовавшись официальным титулом Ирсинга из уважения. Широкоплечая, укутанная в зелёное фигура резко замерла, но бросила через плечо, не обернувшись:

– Ирсинг, – второй раз повторил он, чуть занудно, но очень раздражённо. – Имена дают, чтобы их использовать, а не коллекционировать.

Он прыснул со смеху, не успев остановиться, но хранитель – Ирсинг – явно не возражал против его непочтительности.

– Хорошо, – с улыбкой проговорил он, – Ирсинг.

Вот теперь хранитель повернулся к нему лицом, и снова Костер удивился, как легко переплетённые гладкие корни могли выразить малейшие эмоции. Нетерпение, к примеру.

– Ну и?

– Спасибо, – он пожал плечами, заметив непонимающий взор Ирсинга. – Если бы ты не пришёл, я был бы уже мёртв. Я это чрезвычайно ценю, поверь мне.

– Таков мой долг, – смущённо ответил Ирсинг.

– И я всё равно признателен за помощь.

Кивнув, Ирсинг вновь отвернулся, и теперь уже уходил целенаправленно, широкие шаги быстро укрыли его за пологом чащи.

Только тут Костер понял всю серьёзность ситуации, в которой очутился, и сделал несколько глубоких медленных вдохов, чтобы перебороть тошноту. Осознание того, как близка была его смерть, сковало льдом. Если бы хранитель был глубже в лесу, если бы его не заботила судьба его паствы, как все и считали, то Костер не стоял бы там, где стоял сейчас – около пламени, быстро пожирающего гору трупов, воняющий непотребными запахами, и настолько благодарный, что вообще может дышать, что его совершенно не заботило это зловоние.

Несмотря на свои недостатки, несмотря на перемены в своём внешнем виде и то, что они олицетворяли, хозяин Дубоморья оставался таким же хранителем, как и прочие.

Ему было, о чём покумекать, пока он пытался убедить Селки, что да, она хотела отвезти его домой, пусть он и пах тем, чем пах.

* * *

Мойра дремала перед очагом с корзиной штопки у ног и наполовину подшитым подолом летнего платья на коленях, когда в дверь постучали. Лёгкие ножки прошлёпали по полу в сторону входа, её внучка – а нет, она опять забыла, её правнучка – рассыпалась в улыбках, пока не открыла дверь. Выражение её лица сменилось на удивлённое.

– Да? – тревожно спросила Халаи. – Что-то… что-то случилось?

Окончательно проснувшись, Мойра прислушалась, ожидая грубый смех и гортанный говор с равнин. Много-много лет назад она так потеряла первого мужа: когда бандиты заявились к их двери, гордый, глупенький парень решил сопротивляться.

– Нет, – поспешно ответили из-за порога, дружелюбно и смущённо. – Простите, что побеспокоил, мисс, я не по служебным делам.

А, подумала она и про себя улыбнулась. Халаи росла красавицей, изящной словно ива и радостной как воробушек. Нечасто мальчишки приходили за ней: все знали, что она положила глаз на этого шельмеца Тьерра, хотя пройдут годы прежде, чем тот будет готов остепениться.

– Тогда… чем я могу вам помочь?

Тихий скрип кожи означал пожатие плечами, но ответ мужчины оказался для Мойры совершенно непредсказуемым.

– Я хотел бы знать, дома ли ваша бабушка. Просто… я поспрашивал в округе, мне нужен плащ, но не думаю, что сшить его будет легко. Ну, мне так кажется, – добавил он с самоуничижительной улыбкой в голосе. Мойра отложила штопку в сторону – её любопытство пересилило осторожность.

– Кто там? – крикнула она, готовая приходу кого угодно от потерявшегося путника до короля бандитов.

Мужчина был высоким, крепким, но стоило ей подметить знак егерей на его доспехах, она тут же поняла, почему Халаи разволновалась. Не только приглянувшийся ей парень сам был егерем, но и отец её работал траппером и часто отсутствовал дома. С извиняющимся видом мужчина уважительно кивнул и сказал:

– Доброе утро. Я надеялся найти бабушку Ланди.

– Считай, нашёл, – ответила она, сдерживая улыбку. Его вопрос о бабушке Халаи говорил, что мужчина не из их краёв, но он вёл себя достаточно вежливо, чтобы уделить ему пару минут. – Чем может такая старая женщина как я помочь егерям?

– Не егерям, – быстро ответил он, хотя глаза его светились надеждой. – Я по личной просьбе. Мне нужно кое-что сшить, – пояснил он, опуская голову, словно смущаясь. – Плащ, но не обычный.

– Что-то модное? – по правде говоря, деньги лишними не были б.

– Не в таком смысле, – заверил её егерь, но затем замолчал, будто усомнившись в чём-то. – Он не для меня, – наконец начал он, и с каждым словом голос его крепчал, словно тот принял какое-то решение. – Он на полголовы выше меня и наполовину шире в плечах, – он задумчиво посмотрел в потолок, как делают, оживляя в голове какое-то неясное воспоминание. – И нужны рукава, широкие, чтобы внутри было много места.

Что-то в выражении лица её выдало, потому что он резко умолк и явно пожалел, что послушался слухов и пришёл к лучшей швее из ныне живущих в Орме.

– Десятина Лилии, – удержала она его взгляд, когда он собирался неуверенно отвернуться. – Ты хочешь взять на себя десятину Лилии.

Она привлекла его внимание, однако он озадаченно нахмурился и покачал головой.

– Простите… Лилия? Какая десятина?

Он не играл простачка, решила она, он вправду был не в курсе. Но если ему нужен тот самый плащ…

Она забегала вперёд. Всему своё время.

– Моей сестры, – она смерила подкрадывающуюся поближе Халаи тяжёлым взглядом, предупреждая её держать уши востро, а рот – на замке, что бы она ни услышала. – Она вышла замуж за Фалшира – очень консервативная семья, очень строго соблюдала обряды и традиции. Каждый год они отдавали лесу десятину из лучшего, что творили их руки: обувь, заготовки продуктов на зиму – всё, к чему у них был талант, – молодой егерь её понял, и тем лучше: не придётся спрашивать юного дурачка, откуда, по его мнению, хозяин леса должен был брать дары, которые оставлял людям, более всего в них нуждавшимся. – Десятиной Лилии всегда была накидка ярко синего цвета.

Он согласно кивал до этого момента, и у неё перехватило дыхание, когда он вдруг перестал.

– Зелёного, – тихо поправил он, и ей пришлось сморгнуть глупые слёзы, сглотнуть ком надежды в горле.

– Вот я глупая, – прохрипела она и наконец улыбнулась. – С возрастом память подводит.

– Так можете ли вы её сшить? Я заплачу за работу.

– У меня где-то в сундуке ещё хранится её выкройка, – заверила его Мойра, отмахнувшись от прочих слов. Торг за десятину – к худшей из неудач, да и выглядел он как честный малый. – Возвращайтесь через неделю – будет готов ваш плащ.

– Благодарю, – признательность смягчила жёсткие черты его лица. – Я это ценю.

Она кивнула, не решаясь заговорить, иначе из неё посыпались бы сотни вопросов, на которые он явно не хотел отвечать.

Наклонив голову, он повернулся к двери, но остановился и несмело на неё оглянулся.

– Я… Если вы не против, могу ли я спросить…?

– Почему десятины больше нет? – проницательно продолжила она, позабавленная его румянцем. Она всем сердцем одобряла его решительный ответный кивок. – Это был дар Лилии. Она обучила свою дочь, затем внучку, чтобы всегда оставался тот, кто возьмёт её десятину на себя. Но она состарилась, а её семья… оказалась менее везучей, – попыталась объяснить она, вновь делясь болью той, которая пережила мужа, дочерей и сыновей. – Когда она умерла пять лет назад, она была последней, и это всегда был её дар, – повторила она, чтобы, мотнув головой, взять себя в руки. – А теперь он твой.

– Благодарю, – вдумчиво сказал он. Она со смехом вытурила его, предварительно вытянув из него имя, обещание вернуться через неделю и заверения, что он не принял близко к сердцу ворчание старой женщины.

– Бабуль? – спросила Халаи дрожащим голосом, когда он ушёл. Мойра протянула руку, и девушка сжала её ладонь в своих. Мойра не смогла бы сказать, кого из них трясло сильнее от надежды, которую обе боялись произнести вслух.

– Ни полслова, – сурово сказала она, положив вторую ладонь на обе ладони Халаи. – Ни одной живой душе.

– Но?

– Он молод, – попыталась предупредить она малышку. – Он не из наших мест. И если он ошибся в том, что увидел, – мрачно добавила она, – ничего кроме проблем это не принесёт.

– А если он прав?

Крепко сжав пальцы правнучки, она позволила себе улыбнуться.

* * *

Костер крутил в руках неровный брусок дерева, который был бы совершенно бесполезен для практического применения, да и Костер в числе первых бы признал, что представлял опасность для себя и окружающих с инструментами любого ремесла в руках. Просьба распилить доску или провернуть колесо обернулась бы катастрофой необозримых масштабов, а его попытки зашить рубаху или заштопать носок заставили бы любого холостяка обливаться горючими слезами. Дать ему острый нож и щепку для растопки – тоже рецепт для бедствия, но для него никогда не составляло особого труда увидеть скрытые в древесине очертания, и он терпеливо убирал лишнее, пока они не обретали окончательную завершённую форму.

В конце концов, хорошо было иметь дело, на котором можно сосредоточиться, покуда ждёшь, когда дикое существо привыкнет к твоему присутствию.

Пусть он и не говорил с Ирсингом с того инцидента несколько недель назад, теперь же, прислушиваясь к странным шумам, он был убеждён, что не один, что его воображение не играло с ним. Он никогда чётко не видел странной тени и сомневался, что заметил бы даже намёк на неё, если бы Ирсинг не желал быть увиденным, однако порой улавливал что-то гибкое, скользящее в ветках дерева или секунду назад растворившееся в тенях. Случайся оно чаще, Костеру было бы не по себе, но не-совсем-свидания казались настолько непредумышленными, что больше напоминали ему беспокойное кружение любопытного дикого зверя, который никак не мог понять намерений забредшего на его территорию чужака.

После двух дней в седле до ближайшего городка и обратно – двух дней в компании одной только Селки, насколько он мог судить – приятно было вернуться в Орм и никуда не ехать, а просто сидеть под деревьями в нескольких милях от города и обстругивать брусок древесины. Этот был похож на пони. Саша, наверное, с удовольствием добавит его в свою конюшню.

– Что ты тут делаешь?

Если бы последние несколько часов он не ждал этого глубокого голоса, он бы в панике подскочил на мшистом, поваленном ветром бревне, на котором сидел. Вместо этого он повернулся через плечо и, игнорируя вечно нахмуренное лицо, ухмыльнулся нависшей над ним фигуре в плаще.

– Живу я здесь, – мягко ответил он и задержал дыхание, когда зелёные глаза сузились.

– Хмпф. Большинство тебе подобных не хотят иметь ничего общего с этими лесами, – проворчал Ирсинг совсем не так гневно, как предвещал его недовольный вид. – А ты тут сидишь как наживка в силке. Что ты надеешься поймать?

– Я? Я сегодня не на службе, – запротестовал Костер и полуобернулся, чтобы прямо посмотреть Ирсингу в глаза. – Ни капканов, ни засад ещё несколько дней, таков приказ капитана. К тому же, – странно было смущаться, признаваясь в таком хранителю леса, но всё-таки: – мне нравятся эти леса. Тут очень мирно.

Ирсинг с сомнением наклонил голову, но ожидаемая Костером насмешка так и не появилась.

– Твои соратники говорят, что ты ходил в дебри и вернулся, – вместо этого сказал он, будто данный факт всё объяснял.

Улыбка Костера поблёкла, и он неохотно кивнул. Значит, в Орме всё ещё судачили о нём, так громко или так часто, что услышал даже Ирсинг… Или он походя уловил имя Костера и любопытство взяло над ним верх. Одна из причин, почему Костер сидел здесь, под сенью леса, а не в городе – капитан должен был как-то объяснить происхождение горы пепла, оставшейся от навий, но именно Сенну пришлось извиняться несколько дней подряд за распространение истории о том, где он служил два назначения назад и, главное, как он те события пережил. Человек, умудрившийся вернуться из дебрей целым и невредимым, когда прочие потерпели неудачу, без труда должен был справиться с горсткой-другой навий.

– Говорили ли они, что я служил в Кемилаке?

По ничего не выражающему взору Ирсинга он понял, что даже если тот и слышал это название, оно ни о чём хранителю не говорило, что его озадачило. Однако мгновение спустя он понял, что нет причин одному хранителю знать другого, если их границы не соприкасаются, а Кемилак был в противоположном конце страны от Дубоморья. Ему хотелось сменить тему – от воспоминаний о внимательном, взволнованном взгляде другого хранителя сводило живот – но, если кто и заслуживал услышать историю о нём, так это Ирсинг.

– Кемилак на другой стороне Озёр, точнее был, – начал он и заставил себя не реагировать, когда Ирсинг удивился прошедшему времени в его словах. – Я начал там работать, когда лес уже одичал, но сначала всё казалось не таким уж запущенным. Диким он стоял уже целое поколение, и в какой-то момент появилась надежда, что ситуация улучшилась. Меньше путешественников пропадало, деревья оставались на местах и не путали тропинки ночами… Думаю, всем стало дышать чуточку легче.

Я помню, как проснулся, потому что кто-то бил в колокол у почтовой станции с таким остервенением, словно хотел сломать себе руку. Когда я вышел на улицу, там уже был хаос: навьи бегали по улицам, за ними по пятам носилась пачка ужасней, но хуже всего выглядел сам лес. Деревья выглядели неправильно. Будто одна их часть хотела отодвинуться от другой, а та в свою очередь не хотела ничего иного, кроме как разодрать в клочья всё, до чего могла дотянуться. Мастер Кемилак… Он оборотился, видишь ли. Мы так и не узнали почему.

– И вы… – низкий голос хранителя звучал задушено, потрясённо.

Как же было тяжело посмотреть в широко распахнутые, испуганные глаза Ирсинга, но он смог.

– Мы разделились, – продолжил Костер непреклонно. – Егеря. Половина уводила людей в безопасное место, некоторые даже выжили, – с невесёлой улыбкой сказал он. Ирсинг же выглядел так, будто боролся с подкатывающей тошнотой. – Остальные пошли разбираться с тем, с чем мы могли. А могли мы немного, – признал он. – И в конце концов мы… мы сожгли сердце рощи до тла.

Он ожидал, что Ирсинг взовьётся, узнав, что он совершил, что поступил не лучше, чем мучающий связанную дриаду навий. Падшему или нет, губительному или нет, но хранителю Кемилака бежать было некуда, как только пламя занялось и окрепло.

– Мне жаль, – тяжело сказал Ирсинг, поднимая руку, словно хотел коснуться Костера, но сразу же отдёрнул её назад. – Ты не должен был этого лицезреть, – с искренним сожалением, почти раскаянием добавил он. – Я, наверное, пугаю тебя.

– Ты что?! – поперхнулся от удивления Костер и помотал головой. – Нет, конечно нет. Я видел одичавший лес, я знаю, в чём разница. Твой же… нет. Ни в коем случае.

– Приятно слышать, – сухо ответил Ирсинг, – но я имел в виду не свой лес.

Стало быть, его лицо, непостоянство природы его тела, уникальное даже среди хранителей, насколько знал Костер.

– Ты совсем не похож на мастера Кемилака, – твёрдо ответил он Ирсингу, – до или после его превращения.

– И ты, вероятно, единственный человек в границах моего леса, который знает разницу.

Что было правдой. И вызывало беспокойство.

– Ты поэтому держишься подальше от людей? – не мог не спросить он. Неужели всё настолько очевидно? Ирсинг отвёл взгляд, что стало частичным подтверждением его догадок, и когда в этот раз Костер невольно протянул руку, его пальцы коснулись рукава плаща хранителя прежде, чем тот вывернулся. – Тебе стоит заглянуть в деревню.

– О да, – вновь насупился Ирсинг, – мне ведь так нравится наводить ужас на смертных.

– Тебе стоит заглянуть туда со мной, – рассудительно возразил Костер, вкладывая в голос всю свою уверенность. – Просто позволь им привыкнуть к тебе. Они не будут бояться, если будут часто тебя видеть.

– Может, это я не хочу привыкать к ним, – огрызнулся Ирсинг, гневно глядя поверх плеча Костера.

Это заставило Костера задуматься.

– Дело в чём-то ещё, – протянул он, – не так ли? Не только…

– А этого разве мало? – фыркнул Ирсинг и резко вздёрнул подбородок, так что его капюшон почти сполз на плечи.

Он выглядел всё так же чуждо, но с каждым разом Костер всё меньше и меньше это замечал. Он не считал лицо Ирсинга красивым, но смотреть на него было интересно: его черты то становились острыми и бескомпромиссными, а в следующий момент складывались в картину самой нежности. Ему казалось, что к такому лицу он привыкнет быстро и без проблем, и потому он сказал:

– Да. Очень мало.

Зарычав, Ирсинг отвернулся, чтобы уйти, и Костер вспомнил, что была ещё одна причина, почему он сидел здесь.

– Погоди, – позвал он, хватая принесённый свёрток, пока Ирсинг не исчез окончательно. – Я запамятовал, что кое-что принёс для тебя.

Ирсинг уже замедлился, а при упоминании подношения обернулся, глядя на Костера в некотором оцепенении.

– Мне не нужно, чтобы ты приносил мне…

Наступила тишина. Костер развязал аккуратную упаковку бабушки Ланди и поднял заслуживающий восхищения плод её трудов в руках. Огорошенный, удивительно уязвимый взгляд хранителя было приятно видеть.

– Надеюсь, тебе нравится, – взволнованно сказал Костер, пока Ирсинг просто стоял и смотрел. – Выкройка, которую мы нашли, была немного старой – ну, скорее молью поеденной – так что размер прикидывали на глазок.

Ирсинг покачал головой.

– «Мы»?

– Бабушка Ланди и я. Она… Лилия была её сестрой, – объяснил Костер и пожал плечом. – Мойра – бабушка Ланди – унаследовала выкройку, и, ну, я слышал, что внучка её шьёт также хорошо, как и я, но вот её правнучка выразила желание выучиться, так что, возможно, в следующем году, если ты не против, она могла бы нам помочь.

Он не ожидал благодарности. Он даже не был уверен, примет ли вообще хранитель этот дар.

Он не ожидал, что его возьмут в руки столь трепетно, что глубокий голос Ирсинга станет таким низким и мягким, когда тот прошепчет:

– Это будет честь для меня.

* * *

Подбив последнюю подкову и отпустив копыто, Риг выпрямился и похлопал тучного тяжеловоза по крупу. Тот грузно переступил с ноги на ногу и со вздохом успокоился. Во времена его деда, пока народ не переехал в более безопасные леса, в городе ещё жил коновал, но ныне его работу выполнял кузнец, а Ригу никогда не нравилось вгонять гвозди в живых существ. Батя назвал бы его неженкой, но ведь кто-то должен был этим заниматься.

– Тихо, тихо, – он вновь похлопал зверя. – Этого пока хватит.

– Ага, и если он перестанет волочить ноги как обычно, может, перестанет терять подковы так часто. По-моему, он так от работы отлынивает, – проворчал владелец мерина, но погладившая большой серый нос рука была ласковой. – Не представляю, почему он прикидывается байбаком в этом году. Такое впечатление, будто кто-то пришёл и украл все камни с моего поля, и я бы поверил в это, если бы понял, зачем они вообще кому-то нужны.

Риг бы посмеялся вместе с мужчиной, если бы не слышал такую же – ну, похожую – историю буквально на днях.

– Коммер говорит, его собаки ни разу не будили его лаем, гоняя оленей от свежих посевов, – сказал он и не удивился, когда сухая усмешка Хала уступила место заговорщическому блеску в выцветших синих глазах.

– А у Арвида лисы ни курицы не утащили за почти два месяца.

Риг кивнул, и мужчины молчаливо переглянулись. Каждый про себя подумал о том, чего ни один не осмеливался произнести вслух.

Даже будучи ребёнком Риг не любил шляться по лесу – да и когда ему было найти на это время? – а повзрослев, воспринимал его как непредсказуемого неприятного соседа, если вообще позволял себе подумать о нём. И всё же даже он чувствовал, как что-то там, среди деревьев, менялось, и пока – к лучшему. И не только он догадывался о причине сих перемен.

Рокот смеха Сенна был так привычен, что никто не обращал на него внимания – кроме Рига, который каждый раз оборачивался как дурак – а вот его друг был совсем иным делом. Как тень от света Сенна, Костер казался полной его противоположностью, пока не улыбался, и тогда становилось очевидно, что они одного поля ягоды. Глядя, как эта парочка бредёт от почтовой станции к «Красному псу», склонив головы друг к другу, Риг почти не верил, что Костер – пришлый, что сам Риг с первого взгляда принял его за бандита, пока тот не развеял их сомнений.

– Повезло нам с ним, – протянул Хал со знающей улыбочкой. – Слышал, что он уже завалил пачку навий на полпути к Ясеноброду. Отличный союзник в бою, сдаётся мне.

– Сенну он нравится, – согласился Риг. Хал бросил на него лукавый взгляд, но Риг просто пожал плечами. Он не завидовал их новому егерю за то, что тот получал наравне со всеми, и пускай Сенн вёл себя так, словно не ведал забот, у него были острый глаз и ещё более острое чутьё. Уже давно никто не мог обвести его вокруг пальца. Если новый егерь был желанным гостем в доме Сенна, то для Рига этого было достаточно. – Похоже, он надёжный малый, – добавил он, иначе Хал бы дразнил, что его зависть заела, или развилось неуместное соперничество, или ещё за духи знают что.

– А, ага, – ответил Хал с очень говорящей ухмылкой, – понадёжнее прочих егерей, тут не поспоришь. Они все какие-то шальные последние недели.

* * *

Территорию для регулярного патрулирования ему всё ещё не дали, просто капитан наказал недельку как можно реже показываться в городе, да съездить на северо-запад, коли любопытство гложило. «И пока будешь в пути, поищи следы Тьерра, – добавил Фарин, закатив глаз, чтобы скрыть волнение за судьбу паренька. – Он немного запаздывает».

Прошло два дня с тех пор, как он усиленно рыскал по лесу, когда ему на глаза попалось кое-что странное. Два месяца ходил Костер в патрулях по Дубоморью, наблюдал, как почки на голых ветках превратились в океан зелени, оправдывавший название леса. Если среди переплетённых крон появлялась прореха, то внизу на земле ростки начинали тянуться вверх, и вокруг каждого дерева хватало трухлявого бурелома.

Набрести на пятачок сухостоя – не только гигантского дуба в центре, но и россыпи гибких ростков вокруг… очень чудно. И он такой был не один.

Оглядываясь внимательнее, Костер подметил другие чумные области, и даже когда его окружали здоровые деревья, он видел распространение болезни по неровным пятнам света, образующимся на развалинах леса. Остановившись у третьего сухостоя, он сразу отбросил мысли о насекомых или грибке: ломающиеся под подошвой его сапог мёртвые листья были ровного коричневого цвета, без пятен и гнили, а отломанная от ствола кора будто засохла от жары и не была поедена изнутри. Работа некромантов, возможно, вот только обычные признаки их пребывания отсутствовали: ни кровавых разводов, ни следов борьбы, ни засечек от лезвий – ничего.

Несколько часов спустя он достиг пункта своего назначения – единственного места, которое Сенн ему не показал, и о его причинах Костеру не хотелось думать. Ничто не выделяло окружающие деревья, они были столь же молодыми или древними, как и прочие, незнакомые с топорами дровосеков, и всё же, выйдя с Селки на поляну в сердце рощи, Костер точно понял, где очутился.

Дубы, растущие вокруг поляны, были огромны, их тяжёлые ветви переплетались вместе с их сёстрами; они походили на детей, склонившихся друг к другу посекретничать. Даже самые маленькие из нижних веток были столь широки, что он не смог бы обхватить их двумя руками. И пусть они были не выше стоящих за ними деревьев помоложе, величественность выделяла их из общей массы.

Вот только листва их, хоть и обильная, была больше жёлтой нежели зелёной, а у корней множились горки ломких коричневых листьев.

– Что ты здесь делаешь?

На сей раз он всё-таки подпрыгнул от неожиданности, и Селки дёрнулась вместе с ним, однако Костер нацепил улыбку и повернулся, встречаясь взглядом с суженными зелёными глазами.

– Разве мы уже не обсудили это ранее? – выдавил он, сглатывая ком в горле.

Как и те встреченные деревья, сердце рощи умирало.

Ирсинг умирал.

Однако это невыносимое чудовище фыркнуло на него, будто всё шло как надо.

– Да, но теперь мы у меня дома, а не у себя. Что, людям нужно мнение эксперта?

Костера глубоко ранили слова Ирсинга, но он вдохнул, напоминая себе другую поговорку о повадках диких созданий: загнанные в угол или раненные они атаковали без разбора.

– Нет. Нет, я… Духи, Ирсинг, что произошло? – требовательно спросил он. – Так… так быть не должно.

Хранитель обвёл неестественно бесстрастным взглядом умирающую рощу, словно для него древние деревья имели не больше значения, чем сломанное колесо или разбитый горшок.

– Когда-то у меня были братья, – холодно заявил Ирсинг. – Большая часть суши была покрыта лесами. Знаешь, что случается, когда хранитель леса размером с Дубоморье умирает? – Костер покачал головой в ответ, и его губы растянулись в невесёлой усмешке. – Что ж, почти ничего, уверяю тебя. Сердце рощи умрёт, как и множество других деревьев, и то, что было единым лесным массивом, распадётся на несколько частей… и в каждой как поганки повыскакивают свои хранители, на этом ваши проблемы закончатся. Не я первый. Похоже, я просто буду последним.

– Но почему?! Если есть причина?

Отстранённый взгляд, пронзивший его без ярости, без страха, растолковал Костеру, в чём дело, хоть верить в подобное не хотелось. Ирсинг отдалился не только от своей паствы. Он потерял связь с самой собственной землёй и истончался, как отказавшийся от еды человек.

– Нет, – сказал Костер. «Нет» всему, «нет» отчаянию, пожирающему корни Ирсинга, и: – Не поэтому же ты отрешился от нас.

Когда Ирсинг отвёл глаза, он понял, что перепутал причину и следствие.

– Ты идиот, – его трясло от злости. – Ты отстранился от всего и всех, а теперь будешь сидеть и ждать?

– Я подумал, лучше держаться подальше, – натянуто ответил Ирсинг, всё ещё не глядя на него.

Костер с таким положением дел мириться не собирался.

– Но так не должно быть! Единственная причина, по которой ты сейчас привлекаешь внимание, заключается в том, что в наши дни люди ожидают увидеть зеленолицего паренька, ровесника своим дриадам. Если бы ты нам доверился, если ты нам доверишься теперь?

– Не прикидывайся дураком, – резанул Ирсинг, оборачиваясь к Костеру и холодно на него уставившись. – Думаешь, мне надо пойти за тобой домой, как бездомному псу? Думаешь, такого хранителя ожидают увидеть люди? – он нарочно встал к Костеру почти вплотную, как никогда раньше не делал. – А увидят они меня, – прорычал он, наклонившись. Поднятая рука дрогнула и длинные серые пальцы расплелись, чтобы погладить Костера по щеке. – Они зададутся вопросом, что ещё во мне изменилось. И у них есть все основания для этого.

Ирсинг жёстко и опасно осклабился, наклоняясь ещё ближе, и Костер почувствовал его тёплый лесной аромат, почти ощутил чуть сладковатый привкус его дыхания.

– Интересная мысль для Четвертанцев, не находишь? – мрачно прошептал он.

Костер сглотнул, мышцы горла дрогнули, когда гладкие кольца вокруг его шеи сжались несильно, но достаточно крепко, чтобы заявить о возможном исходе. Лианы из руки Ирсинга легли на его скулу, оплели затылок, закопались в волосы, но не поцарапали и не поранили. Они были гладкими, тёплыми будто согретое солнцем дерево, и пускай стук собственного сердца громом отдавался в ушах, совсем не от страха сглотнул он во второй раз.

– Никто, проведя с тобой хотя бы пять минут, не поверит, что ты желаешь им зла, – убеждённо сказал Костер.

Ирсинг замер, и его нарочито хищный взгляд уступил место удивлению. Он долго всматривался в лицо Костера.

– Я завидую твоей уверенности, – наконец произнёс он, аккуратно убирая руку, которая медленно обрела форму. – Хотя какая разница, –сказал он тяжело и встрепенулся, отворачиваясь и придавая словам хлёсткости. – Тебе подобные так быстро сменяются, в конце концов. Слишком много возни ради одной ночи танцев.

– Одной ночи? – переспросил Костер. Внезапная перемена настроения выбила его из равновесия, и он вдруг почувствовал себя очень одиноким.

Нахмурившийся Ирсинг нетерпеливо и вопросительно посмотрел на него, будто Костер поражался тому, что небо синее.

– Они приходят ко мне раз, – коротко ответил он, – иногда два, а потом мы снова будто незнакомы. Я не бóльшая часть их жизней, чем они – моей.

Звучало это ужасно. И очень тоскливо. Для любого живого существа. Для Костера это было внове.

– Там, откуда я родом, традиции совсем иные, – неуверенно протянул он. Интересно, так в Дубоморье было заведено изначально или перемены протекали постепенно? Когда начал отдаляться хранитель, люди в долгу не остались.

– Да? Что ж, тогда я завидую тебе. Или, скорее, завидую твоему хранителю, – ответил он, и уголок его рта дёрнулся, на мгновение являя суховатую, едва достойную своего названия усмешку. В этот миг он показался невыразимо уставшим.

– Вязодол.

– Что?

– Вязодол. Я там родился, – пожал плечами Костер. – В нескольких днях пути от Эскермера, недалеко от Ангова скреста. Тихое местечко, но мы чтим традиции. На Четвертанцы вся деревня выходила, – застенчиво улыбнулся он, – правда, малых посылали домой пораньше, да и до ночи не все оставались, конечно. Это не… смысл ведь не в этом. Это взаимные обеты, так меня учили с детства. Восстановление родства между людьми и хранителем. Потому и родомёд, правильно?

– Он открывает чувства людей друг к другу и к лесу, – согласился Ирсинг. – А заодно, – добавил он с циничной гримасой, – сильно затуманивает разум смертных. И им становится неважно, с кем именно они делят ложе.

Костер понял, что сейчас лучше не настаивать на своём.

– По-моему, его обычно разбавляют водой, –пусть Ирсинг обдумает такую мысль.

– По-моему, – сухо ответил тот, – это мудрое решение.

Он бы рассмеялся, но всё ещё чувствовал себя чересчур уязвимым.

– Так вот. В том месте я вырос, – легко сказал он, – но мой хранитель не там. Видишь ли, с недавних пор у меня появился новый, и я не собираюсь его упускать.

Он опять удивил Ирсинга, и, хотя не спешил записывать это в победы, однако позволил себе улыбнуться, когда хранитель демонстративно отвернулся и пробормотал:

– Упрямый человек.

– Талант у меня такой, – ответил он со всей возможной удалью, вдохновившись примером Сенна.

О нет, он всё так же был до полусмерти взволнован, но прислушался Ирсинг к его уверенности, а не страхам. Этих он запер на крепкий замок, пока не нашёл решение. Ему всего-то надо Ирсинга держать в напряжении и не давать ему скучать. Добрые духи, хоть бы у Сенна нашёлся симпатичный родственник, а лучше целых трое, которые могли бы привлечь внимание хранителя, потому что не встречал Костер другой настолько дружной семьи, где все любили бы покомандовать, а именно такая ему и требовалась для осуществления задуманного.

* * *

Они вновь что-то обсуждали, Костер и её муж, а ведь догадки, на каких тропах запропастился лисёныш Тьерр, давно истощили себя. Будь она женщиной более ревнивой, Ана давно начала бы подозревать этих двоих, только за легкомысленной приветливостью Сенна скрывалась непоколебимая верность, ну а Костер… С их знакомства и недели не прошло, как она поняла, что он слеплен из того же теста. Они хотя бы перестали переходить на шёпот как дурачки каждый раз, как она оказывалась поблизости; будто полгорода не судачило о грядущих переменах. Теперь она не оставляла их одних, а наполняла им кружки, когда те грозили опустеть, не позволяла своей старшей дочери отвлекать их слишком часто, и старалась не хихикать чересчур громко, наблюдая, как они мучаются, изобретая новые способы не говорить напрямую о том, о чём все итак уже пронюхали.

– Не понимаю я его, – настаивал Костер, наклонившись над столом с оскалом, который ещё месяц назад навёл бы страху окружающих. – Он просто… словно специально думает о себе плохо, вот если бы он подпустил кого-нибудь ближе, позволил узнать себя, –глубоко вздохнул Костер, и опять замолчал, опять остановился в том месте разговора, после которого никогда не объяснял, почему же таинственная персона, за чью судьбу они так переживали, избегала любого общества, кроме костерова.

Она по блеску в глазах Сенна видела, что тому было до смерти любопытно, но именно жалкий взгляд Костера, его удручённо опущенные плечи вынудили её влезть в их беседу прежде, чем Сенн начал допрашивать беднягу с пристрастием.

– И? О чём речь? – игриво спросила она, примостившись у Сенна на коленях и тем самым заявляя, что ходить на цыпочках и изображать глухую она больше не намерена. – Проблемы с милым?

– Что? Я, нет, – подавился Костер, краснея до кончиков ушей. – Я не… Мы не…

– По-моему, ты его сломала, – философски заметил Сенн и обнял её за талию, притягивая ближе, чтобы она опёрлась на его плечо. Он не сводил взгляда с Костера и сочувствующе улыбался, но испытующий взор, которым он всегда следил за другом, исполнился уверенности.

– Не в этом дело, – выдавил наконец Костер, ёрзая на скамье. – Ведь… Я не совсем его обычный… ну. Не его обычный, и точка.

– Насколько мне известно, – логично заметил Сенн, – обычных и нет. С тобой он хотя бы разговаривает.

– Я со своей лошадью тоже разговариваю, – проворчал Костер, уставившись в кружку, которую баюкал в ладонях, – но это не значит, что я с ней флиртую. Просто я безобиден.

Странные слова, и не только потому, что Костер отнюдь не выглядел безобидным.

– Знаешь, – заявила она, – я бы тебе точно доверилась. Если бы тебе это было необходимо.

Сенн бросил на неё шутливый обиженный взгляд, она в ответ закатила глаза, а Костер выглядел одновременно задумчивым и поражённым, будто тропа, по которой он тщетно пытался продраться, вдруг расчистилась от препятствий сама собой.

@темы: хитрожопости перевода, диколесье, тентаклики