Вот ещё один флешмобчик из этой серии, "30 дней бумагомарания".
темы1. beginning.
2. accusation.
3.
читать дальшеДжон покрутил в руках бокал с пивом. Остатки почти полностью осевшей пены сбились к стенкам, цепляясь друг за друга.
Джон глубоко вздохнул.
- Грег, ты слышал историю о бриллиантовых сердцах?
Лестрейд с удивлением посмотрел на доктора:
- Та детская сказка? Мол, сердце хорошего человека имеет в основании своём чистый бриллиант? - инспектор попытался напрячь память, но после трёх напряжённых суток безуспешных поисков пропавшей певицы мысли только вяло ползали в голове, как болотные ужи осенью.
- Не совсем так, - уголком губ усмехнулся Джон. Он всё также не отводил взгляда от стекающей по стенкам бокала пены.
- Ну, хороший, светлый, добрый, безгрешный, называй как хочешь, - Лестрейд вдруг понял, что у его уставшего организма сильно снизилась устойчивость к алкоголю. - Не силён я в сказках, Джон. Знаю, поверить трудно, всё-таки у меня двое детей, - он сделал очередной глоток и продолжил: - но, сам понимаешь, с моей работой им не почитаешь книжек на ночь.
Джон кивнул. Он прекрасно понимал. С его работой на собственных детях можно было и вовсе ставить крест.
- В любом случае, таких людей сейчас не найти. Как говорил когда-то мой друг из академии: "Жизнь поимеет всех".
- Курт Кобейн, - ответил Джон и поднял бокал. Пить не хотелось, но иначе он не смог бы сказать то, что должно было быть сказано. - Но знаешь, ты не до конца прав.
- До конца прав только Шерлок Холмс, гениальный ублюдок.
Доктор поморщился и на подходе задавил волну раздражения.
- Среди людей есть те, кто способен на абсолютную любовь, - Джон отставил недопитое пиво и развернулся всем корпусом к Лестрейду. - Их немного, и с первого взгляда не отличить такого человека от толпы других, не вычленить что-то, что бы означало: "Да, вот он, вот этот". Они не обязательно будут хорошими или безгрешными. Потребность защитить то, что любишь - лейтмотив твоей работы. Этих редких людей объединяет лишь одно: сильная, не требующая ничего взамен любовь. И иногда их любовь становится тяжелее камня, плотнее стали и чище воды в горных родниках. Тогда под их живым сердцем вырастает другое, потому что хрупкий орган, гоняющий кровь по артериям и венам, не выносит такого чувства.
Лестрейд смотрел в глаза Джона и не мог отвести взор. Словно ему только что сообщили нечто важное. Как в давно забытом детстве друзья делились секретами о самом сокровенном.
На мгновение ему показалось, что где-то в груди поселилась пустота.
Секунды становились минутами, а двое мужчин продолжали молчать.
- Я никогда... - инспектор прокашлялся и попытался снова: - Я никогда не слышал такой истории. Откуда ты её знаешь?
Джон неопределённо пожал плечами, повернувшись обратно к стойке.
- Я из Шотландии, обе мои бабки из Шотландии, легенда из Шотландии. Это всё недалеко друг от друга.
- О да, могу представить. Странно, что ты не лечишь пациентов целебными травами и не танцуешь ритуальных танцев вокруг кедра под Луной.
- Кто тебе сказал? - на миг Лестрейд растерялся. Он не мог понять, шутит Джон или говорит всерьёз.
А через двадцать секунд они уже смеялись до боли в животе.
- О господи, - Лестрейд тыльной стороной рукава вытер слёзы. Посмотрел на Джона и снова прыснул. - Меня... Меня теперь... неделями... будет эта картина преследовать, - выдавил он сквозь смех.
- A Maighdean Mhara! - улыбнулся Джон.
- Нет, я больше не могу, хватит.
Инспектор приложил ледяные ладони к горячим щекам. Он попытался понять, к чему доктор затеял этот разговор, но в таком состоянии любые усилия были обречены. Ему надо было поспать хотя бы шесть часов. Желательно - все десять.
- Грег, погоди, я тебе такси поймаю.
- Нет уж, слишком дорого.
- Ты недалеко живёшь, скряга, - Джон подтолкнул его плечом к выходу, накидывая куртку.
Осенний влажный воздух отрезвлял. Лестрейд достал пачку сигарет из кармана плаща и закурил, прислонившись к стене. Это старое новое дело, не дававшее покоя всему Ярду, не желало идти из головы, и казалось, будто их с Джоном беседа странным образом имела прямое отношение к расследованию.
- Слушай, а что потом? - Лестрейд выбросил недокуренную сигарету, когда рядом с доктором остановился кэб.
- В смысле?
- Твои бабки не говорили, что с такими людьми случается потом?
Джон вздохнул и посмотрел в конец улицы.
- Они умирают, как и все прочие люди.
- Как? - Лестрейд был достаточно проницателен, чтобы заметить увиливание от прямого ответа.
- Если верить легенде, даже бриллиантовое сердце не может удержать всей их любви.
Инспектор провёл рукой по волосам.
- И что это значит?
Джон покачал головой:
- Спокойной ночи, Грег.
4. snowflake.
5. haze.
6. flame.
7. formal.
8. companion.
9. move.
10. silver.
11. prepared.
12. knowledge.
13. denial.
14. wind.
15. order.
16. thanks.
17. look.
18. summer.
19. transformation.
20. tremble.
21. sunset.
22. mad.
23. thousand.
24. outside.
25. winter.
26. diamond.
27. letters.
28. promise.
29.
читать дальшеЯ проклят, так что я проиграл. Я устал противиться очевидному последние двадцать лет. Умереть у ног того, кто меня создал, возможно, единственный выход.
- Господь милосердный! Ты?!
Он падает на меня через порог, на косяке двери остаются кровавые отпечатки. Я едва успеваю поймать его. Тонкая рубашка промокла насквозь, а правая рука безвольно болтается вдоль тела. И кровь. Он явно ранен, похоже, потерял много крови. Ещё гипотермия…
Словно мы не расставались, инстинкт защитить его, сохранить, до сих пор спящий где-то в глубине моей души, загорается будто керосин. Сначала согреть, к камину. Он почти без сознания, без сил, но пытается помочь дотащить его до источника тепла. Я закутываю его в шерстяной плед, потом из шкафа достаю второй и тоже накидываю сверху. В серванте на верхней полке стоит виски, наливаю примерно половину стакана.
Шерл… Он уже свернулся в позу зародыша, пытаясь сохранить тепло. Однако позволяет поднять себе голову. Он пьёт большими глотками, даже не поморщившись, будто я даю ему простую воду.
Я бы хотел извиниться перед Джоном. Плевать на пальто, пиджак и деньги. Я единственный раз… Впервые в жизни мне нужно извиниться, и это больше меня.
Нагреватель в ванной я включил минут семь назад, а душа нет вовсе. Открываю кран с горячей – не кипяток, даже не близко, но придется обходиться так. Аптечка хранится под раковиной, заодно прихватываю полотенце.
С кухни забираю полный кувшин. Зрелище, встречающее меня в гостиной, пробуждает воспоминания о другой комнате, другом времени, и даже сейчас из сердца поднимается слабый отголосок ярости. И тень ужаса, когда я понимал, что совершенно беспомощен.
Его тело сотрясают судороги каждые полторы секунды, он сжимает оба пледа одной рукой так, как борются за жизнь в беспощадном горном потоке. Мне кажется, я готов услышать треск ткани – он всегда был невообразимо силён. Когда-то он на спор разорвал руками колоду из 36 игральных карт. Мы много тогда выиграли. Только сейчас он молчит, я слышу лишь треск огня да ритм собственного сердца вместо жалобных стонов или ругательств.
У него выбит плечевой сустав и глубокий порез справа. Нож чирканул по рёбрам, но судя по направлению, удар должен был быть ниже. Он должен был бы быть уже мёртв.
Красота – жестокий и беспощадный бог, и когда-то я считал его своим. Но я сам попрал тот храм, сам разрушил его алтарь и восстал, посмев отречься от дара, проклявшего меня.
Расстегнув рубашку и отодвинув её в сторону, я смываю кровь, обрабатываю рану. Кровь идти перестала, и клея вполне хватит. Для надёжности использую его дважды, больше мне всё равно это богатство тратить не на кого. Разве что на заусенцы да порезы от бритвы. Не те у меня руки после Афганистана, не подходят для лезвий, только для кистей.
Раздеть его, не потревожив плечо, не выйдет, так что я без зазрения совести разрезаю рубашку ножницами. Штаны постигает та же участь: слишком узкие, промокшие, липнут как вторая кожа. При нём ни документов, ни денег, ни ключей.
Каким-то чудом он не смазал клей, и тот высох, пока я возился с одеждой. Я вновь поднимаю его и веду по коридору в ванну, кладу в горячую воду. Нагреватель старый, работает через пень-колоду, но на нашем участке прорвало трубу пару дней назад и пока не заменили.
Оставив его одного, ухожу на кухню. Свежий имбирь, мёд, лимон и чёрный чай. Бабушкины рецепты, но к чему жаловаться, если работает? Пока смесь заваривается, ищу антибиотики и собираю аптечку. На задворках сознания поднимается истерика, но для неё ещё не время.
И как он нашёл меня? Двадцать лет мы не видели друг друга, не обменялись ни словом – хоть письменно, хоть устно. Я запретил себе произносить или вспоминать звуки его имени. И поныне не могу полностью контролировать всё, связанное с Ше… с ним. Разумеется, слухи до меня доходили. О Париже, Берлине, Амстердаме, Шанхае. Америке. Многие видели тот портрет. В конце концов, я не выдержал. Сбежал на войну, а добился того, что истекая кровью и бредя, слышал его смех.
Я пришёл не потому, что мне некуда больше идти. Я пришёл потому, что я никуда больше не хочу идти.
Я мечтал найти его, приставить дуло к его виску и спустить курок. Воображение подкидывало десятки способов убить, болезненно, долго, вытягивая жизнь по капле. А после – вернуться домой и не променять вырванный зубами покой на Афганистан.
Разумеется, я сбежал.
Я мог обманывать себя, но не мог обмануть его. Никогда.
Я заставляю его выпить чай и две таблетки аугментина. Антибиотик широкого спектра – неизящно, нехитро, необходимо. Он не открывает глаз, не смотрит на меня, а я не говорю с ним.
Гостевая комната выстыла после отъезда Гарри, так что я включаю электрическое одеяло в своей спальне и достаю чистый пижамный комплект и тёплые носки. Я снова отдаю ему своё, будто генетически настроен на его прихоти, его боль, его нужды. От этого горько на языке.
Помогаю ему выбраться на холодный кафельный пол. Его не держат ноги, он пошатывается и едва не падает, когда я снимаю с него нижнее бельё и заменяю его фланелевыми штанами. Я отвожу его в комнату, проверяю, хорошо ли схватился клей, одеваю ему носки, затем сажаю на край кровати и беру за правое запястье. Резко дёргаю – он проглатывает вскрик.
Я закрепляю ему руку на ночь, он ложится под одеяло на спину и отворачивается от меня. Он уже не дрожит.
Впереди у меня – долгая ночь, стирание крови с косяка и пола и, скорее всего, паническая атака. Альтернатива – допить виски и лечь спать – выглядит намного более соблазнительно, как и диван, который можно передвинуть к камину.
Раскаяньем не вылечить уродства моей души, не стереть причинённой боли. Прости, Джон, но мне нужно извиниться.
30. future.
На самом деле, идея мне нравится.
Теперь думаю, удовольствоваться ли мне переводами...
...или всё-таки взяться за это.
Меня уже давно грызут несколько АУшных идей.